Это, случаем, не из одного ли и того же источника, цитату из которого я приводил?
Укажите источник первого, а я - второго.

Вы привели великолепный пасквиль

Лев Самуи́лович Клейн (род. 1 июля 1927 года, Витебск) — советский и российский историк, археолог, культур-антрополог, филолог, историк науки. Профессор, доктор исторических наук. Один из основателей Европейского университета в Санкт-Петербурге.

С юных лет демонстрировал независимость мышления: в студенческие годы выступал с опровержением господствовавшего в то время «нового учения о языке» академика Марра, со времени обучения в аспирантуре — против антинорманизма, доминировавшего во взглядах советских археологов на вопрос происхождения Киевской Руси. Два десятилетия преподавал на кафедре археологии Ленинградского университета. Разрабатывал основы теоретической археологии; работы, посвящённые теории и историографии, активно публиковал не только в Советском Союзе, но и на Западе. В 1981 году Комитет государственной безопасности СССР инициировал возбуждение уголовного дела против учёного, и тот был осуждён.

После освобождения в 1982 году Клейн был лишён учёной степени и звания, его не принимали на работу и не давали преподавать. Лишь в годы перестройки он начал преподавание за рубежом, а после распада СССР стал профессором СПбГУ и до 1997 года преподавал в Европейском университете. После выхода на пенсию в 70-летнем возрасте Клейн продолжил преподавание в зарубежных университетах. В начале XXI века он приступил к активной публикации работ, многие из которых были задуманы и частично написаны ещё в 1970—1980-е годы.

В настоящее время (2017 год) Клейн продолжает активную научную и писательскую работу.

В отличие от других авторов, Л.Н. Гумилёв использовал не оригинальный текст древнекитайских хроник, [2] а лишь отдельные переводы из них, принадлежащие Н.Я. Бичурину, Э. Шаванну, Л.Д. Позднеевой и т.д.

Естественно, что данное обстоятельство определило и общий характер рецензируемой книги, содержащей скорее систематический пересказ накопленных исторической наукой материалов, нежели самостоятельное исследование.

Начало сюннуской предыстории в рецензируемой книге связано с годом падения в Китае полулегендарной династии Ся и с приходом к власти династии Шан-Инь (1764 г. до н.э.). Автор пишет, что под этим годом «...хунны впервые упоминаются в китайской истории» (стр. 23). Анализ раздела «Зарождение хуннов» показывает, что данное утверждение основано на сведениях, заимствованных из средневековой комментаторской традиции (в передаче Н.Я. Бичурина). Действительно, в труде Сыма Цяня о древнейшей, дочжоуской истории сюнну сообщается лишь следующее: «Предком сюнну был наследник рода Ся-хоу по имени Шунь-вэй». [3] Однако имеется более поздняя версия рассказа о Шунь-вэйе, которую приводят Сыма Чжэн и Янь Ши-гу в комментариях к «Ши-цзи» и к «Цянь Ханьшу». Она содержит краткое упоминание о бегстве «предка сюнну» за северные пределы Китая в момент воцарения Инь. [4] Л.Н. Гумилёв и превращает это упоминание в факт, записанный «в китайской истории». Произвольно дополненная комментаторская версия рассказа о Шунь-вэйе использована им также в качестве основы в схеме зарождения сюннуского этноса. По этой схеме «первый прахуннский этнический субстрат» образовался в результате смешения «китайцев, пришедших с Шунь-вэйем в северные степи» с аборигенами [5] (стр. 14, 15). Несомненно, что подобные интерпретации сведений полулегендарного характера, известных к тому же в весьма поздней записи, носят ненаучный характер. Не учитывается здесь и мнение ряда современных исследователей, полагающих, что рассказ о Шунь-вэйе лишён какого-либо конкретного исторического содержания. [6]

Второе упоминание сюнну в китайских источниках автор рецензируемой книги относит к 822 г. до н.э. Однако сведения, использованные им в данном случае, не имеют прямого отношения к реальным носителям этого имени. Та ода «Шицзина» (II, III, 3), [7] в которой, по его словам, и «описывается вторжение хуннов в Китай» (стр. 42), в действительности посвящена походу Сюань-вана (827-781 гг. до н.э.) против «варварского» племени сяньюнь (玁允). В современной востоковедной науке преобладает отрицательное отношение к традиционной идентификации древних сяньюней и исторических сюнну. Доказано, что особенности древнекитайской фонетики исключают возможность трансформации одного этнонима в другой. [8] Как свидетельствуют специальные исследования, посвящённые «варварской периферии» Китая эпохи Чжоу, сопоставление сяньюней и сюнну неправомерно и с историко-этнографической точки зрения. [9] Происхождение третьей даты: 304 г. до н.э., с которой автор рецензируемой книги также связывает упоминание сюнну «...в китайской истории» (стр. 23), неясно. Какой-либо конкретный комментарий к ней отсутствует. Как известно, этноним «сюнну» впервые встречается в труде Сыма Цяня под 318 г. до н.э. [10] Но аутентичные исторические материалы, содержащиеся в «Чжаньго цэ», [11] дают основание утверждать, что здесь он «ошибочно употреблён вместо (этнонима) ицюй». [12] Достоверные же сообщения о сюнну [13] появляются в «Исторических записках» лишь во 2-й половине III в. до н.э. [14]
(121/122)

Территория, которая принадлежала сюнну в это время, ограничивалась, по-видимому, восточной частью современной Внутренней Монголии. [15] Приведённые выше данные общеизвестны и неоспоримы. Однако Л.Н. Гумилёв поступает наперекор им. В своей книге он воспроизводит в качестве «полноценного исторического материала» совершенно неаргументированные утверждения Дегиня (сер. XVIII в.), писавшего о «создании хуннского царства ок. 1200 г. до н.э.», и Кордье, который предложил локализовать это «царство» на землях «...от Чжили до озера Баркуль» (стр. 30).

«динлинская проблема» рассматривается здесь в духе устаревшей концепции Г.Е. Грумм-Гржимайло. Следуя ей, Л.Н. Гумилёв в категорической форме приписывает динлинам антропологические особенности европейского расового типа (стр. 24, 25, 27, 174). Но оригинальные древнекитайские источники не содержат никаких известий о внешнем облике представителей этого народа. [16] Это обстоятельство, а также высказывания современных исследователей о необоснованности зачисления динлинов в разряд европеоидов [17] автор рецензируемой книги обходит молчанием.

Предложенные в разное время и разными авторами весьма спорные идентификации дунху и хоров, [18] цзюешэ и кыпчаков [19] под пером Л.Н. Гумилёва также превратились в истины, не требующие доказательств (стр. 38). С поразительным примером метаморфозы легендарных сведений позднего происхождения в «исторический факт» читатель сталкивается в разделе «Соседи древних хуннов». Здесь сообщается, что жуны в древности населяли «... на северо-западе... оазис Хами» (стр. 37).

К сожалению, приходится констатировать и то обстоятельство, что, ограничив своё знакомство с древнекитайской историографией рамками выборочных переводов, Л.Н. Гумилёв не избежал в данной работе ряда фактических ошибок, искажающих историческую действительность.

Так, Л.Н. Гумилёву остался неизвестен правитель области Дай ханьский княжич Синь. Переход последнего на сторону сюнну (201 г. до н.э.) он приписывает Хань Синю, знаменитому сподвижнику Лю Бана (стр. 56). Тот факт, что в «Биографии Хань Синя», [21] помещённой в «Исторических записках», ничего не говорится об этом событии, Л.Н. Гумилёв наивно объясняет произволом Сыма Цяня (стр. 65, прим. 4).

В разделе «Таласская битва» даётся неверная характеристика взаимоотношений Чэнь Тана и наместника Западного края Гань Янь-шоу. Вопреки истине Чэнь Тан изображён здесь как авантюрист, в своекорыстных целях организовавший поход в Среднюю Азию (36 г. до н.э.). Как известно, основной источник информации об этих событиях — «Биография Чэнь Тана» в «Цянь Ханьшу» [22] — совершенно определённо свидетельствует, что выдвинутое Чэнь Таном требование уничтожить диктатуру
(122/123) шаньюя Чжичжи в Кангюе было продиктовано лишь интересами защиты китайских владений в Западном крае. [23] Ошибочным является и тезис об исчезновении динлинов с исторической арены во II в. н.э. (стр. 27). Такие раннесредневековые хроники, как «Вэйлюе», «Вэйшу», «Цзиньшу» и «Бэйши», неоднократно упоминают активную роль динлинов в истории Центральной Азии III-IV вв. н.э.

Он пишет: «Рабство хунны знали, но у них не было долгового закабаления...», и далее: «Никаких признаков работорговли за всю историю хуннов мы не находим» (стр. 78). Однако сообщения «Хоу Ханьшу»: 1) о том, что сюнну обратили в рабов людей из подвластного племени ухуань, не выплативших дани (I в. до н.э.); 2) о том, что южные сюнну купили у цянов более десяти тысяч пленных китайцев (II в. н.э.), [24] находятся в явном противоречии с этими утверждениями.

Нарисованная Л.Н. Гумилёвым картина экономической жизни сюнну выглядит весьма обеднённой. Она лишена оригинальных сведений, лишена какой-либо динамики. Заполненная общими рассуждениями об «использовании (кочевниками) особенностей лесостепного ландшафта» и о законах сопоставления древних культур (стр. 95 и слл.), она ничего не даёт для выяснения внутренних закономерностей возвышения и упадка великой степной державы.

А между тем игнорируемая автором статистика сюннуского кочевого хозяйства, содержащаяся в ханьских летописях, весьма выразительна.

На её основе установлено, например, что число голов домашнего скота, приходившихся на одного свободного в государстве сюнну, достигало в пору его расцвета девятнадцати, в 72 г. до н.э. оно упало до девяти, в 68 г. до н.э. — до пяти и, наконец, в 46 г. н.э. — до двух. [25]

Так, о племени цзюешэ, одном из северных соседей сюнну, Сыма Цянь и Бань Гу не сообщают ничего, кроме этнонима. Однако из текста «Хунну» читатель с удивлением узнаёт, что цзюешэсцы были родственны динлинам и внешним обликом напоминали последних (стр. 38). Подобным же образом, без ссылок на источники, усуни, а также хуские племена лоуфань и байян объявляются прямыми потомками жунов (стр. 70, 37). В другом месте рецензируемой книги лоуфани и байян именуются тангутами (стр. 57), хотя проф. К. Сиратори уже много лет назад обратил внимание исследователей на очевидные признаки монголоязычности этих двух родственных племён. [27]

Целый ряд уязвимых мест содержат экскурсы Л.Н. Гумилёва в область археологии Центральной Азии и Южной Сибири. Например, ввиду отсутствия свидетельств письменных источников представляется голословным его утверждение, что инфильтрация северокитайской материальной культуры и северокитайского антропологического типа в Южную Сибирь в XII в. до н.э. была связана с перекочёвкой сюннуских племён (стр. 31). Неоднократные заявления автора о том, что древнее население «южных окраин Гоби» уже в конце II тысячелетия до н.э. практиковало «развитое кочевое скотоводство» (стр. 27-29, 31), также нельзя признать сколько-нибудь обоснованными. Изученные к настоящему времени археологические материалы из Внутренней Монголии и сопредельных районов не содержат данных, которые свидетельствовали бы о столь раннем появлении кочевников в этой части Центральной Азии. Обнаруженные здесь в последние годы новые археологические памятники
(123/124)
Чифэнской культуры второго периода (Хуншань, Гочэнцзышань, Интаогоу), [28] датируемые концом II — первой половиной I тысячелетия до н.э., [29] принадлежали, несомненно, племенам с осёдло-земледельческим укладом хозяйства. [30]

Не имеет никакой археологической аргументации и предложенное автором «отождествление культуры плиточных могил (в Забайкалье) с раннехуннской культурой» (стр. 47 слл.). Следует отметить, что оно находится в явном противоречии с высказываниями специалистов-археологов, исследовавших эти памятники. [31]

Недостатки рецензируемой книги не исчерпываются перечисленными выше. Здесь разобраны лишь наиболее характерные случаи, корни которых кроются в трёх основных причинах: в незнакомстве с оригиналами используемых источников, в незнакомстве с современной научной литературой на китайском и японском языках; в некритическом восприятии ряда устаревших концепций, представляющих вчерашний день востоковедной науки.